Читать книгу - "Главная русская книга. О «Войне и мире» Л. Н. Толстого - Вячеслав Николаевич Курицын"

Год отсутствия князя Андрея для Наташи идет очень медленно, кажется, что время остановилось, но перед самым возвращением оно переходит на галоп, Наташа валится в интригу с Анатолем, нескольких дней не дотерпев до прибытия жениха. «Действие в этих сценах получает авантюрный характер, лихорадочный темп, которые вообще „Войне и миру“ совсем не свойственны», — замечает исследователь[29], но в том и фокус, что «Войне и миру» свойственны разные темпы.

Некоторые эпизоды тянутся для героев неестественно медленно. В последней сцене перед Аустерлицем между репликой Кутузова «Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу» и его же сообщением, что он, впрочем, может и начать сражение, если царь того пожелает, молчание длится «около минуты», в жизни это очень долго, эту минуту молчат не только Кутузов и Александр, но и десятки глядящих на них генералов. Выше я приводил еще более радикальный подобный пример, три минуты молчания перед дуэлью.

Некоторые сцены длятся для читателя очень долго. Николай проиграл целое состояние, в ужасе едет домой признаваться и просить денег, превратился из бравого гусара в провинившегося ребенка. Впечатлительный читатель вместе с Николаем предвкушает сцену разговора с отцом, думает, поскорее бы она прошла, промелькнула, но нет, дома весело, Вера играет в шахматы с Шиншиным, Денисов поет Наташе куплеты собственного сочинения, отца нет, он еще в клубе, начинает петь Наташа, Николай в заносе начинает ей подпевать, ну что же, как закончится страшный эпизод… Наконец-то отец приехал, мы пережили две страницы унижения и ужаса двух Ростовых («Вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу: „Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно“»)… но ведь еще не знает мать, и тут снова задержка, да какая, Денисов просит у нее руки Наташи… впрочем, как узнаёт дикую новость о проигрыше мать, нам автор не расскажет.

В начале второго тома есть момент, несколько глав, когда читателю должно казаться, что нет в живых ни Андрея Болконского (убит под Аустерлицем), ни Долохова (убит на дуэли) — потом они «оживают».

Есть примеры забегания в далекое будущее, за границы романа; их, правда, всего два: сообщено, что Пьер всю свою жизнь будет думать о месяце плена как о времени внутренней свободы и что о Николае Ростове «долго после его смерти в народе» будут отзываться с симпатией.

Дуэль Пьера и Долохова посечена между двумя главами: в первой из них мы успеваем и поприсутствовать при ссоре в Английском клубе, и переместиться в Сокольники, увидеть, как дуэлянты вышли на позиции, хотя, казалось бы, логичнее было бы отправить всю дуэль в отдельную главу. Причем именно во время обеда, буквально за один абзац, мы узнали о том, как Пьер получил анонимку, указывающую, что он плохо видит сквозь свои очки, и решил, что в анонимке стоит правда; вообще же, тема связи Долохова с Элен неожиданно вспыхнула страницей раньше в устах Друбецкой как гром среди ясного неба. Все скомкано до предела, сцены, где Долохов оказался бы рядом с Элен, в книге нет вообще: удивительное пренебрежение пропорциями. Почти между делом, максимально конспективно на нас вывалено ключевое происшествие, имеющее решающее значение для всего сюжета, едва не завершившееся смертоубийством.

Несколько раз в книжке дублируется уже рассказанное раньше. В двух главах подряд, 3–3-III и 3–3-IV, описываются разговоры армейского руководства после Бородино: сначала на Поклонной горе, потом — знаменитое совещание в избе, которое и вошло в историю в качестве «совета в Филях». Главы содержательно практически идентичны, персонажи повторяют свои точки зрения, немец Беннигсен, как попугай, тренируется в русском патриотизме, все присутствующие при уличном разговоре уже чувствуют себя на военном совете, а Кутузов в обеих главах выступает в роли ma tante из начала книги: в первом случае дремлет на лавке на краю дороги, во втором — в складном кресле в темном углу за печкой. Обе главы завершаются кутузовским афоризмом: первая — «Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого», вторая — «Будут же и они лошадиное мясо жрать, как турки». Остается кощунственное ощущение, что из этих глав можно было оставить одну, причем любую… но нет, автору нужно дважды проехать по одной колее — проехать тяжелым колесом, сдать назад, поменять протектор и еще раз проехать.

Старого князя хватил в саду удар, несколько человек волокут его за руки, прежнее строгое и решительное выражение его лица заменяется выражением робости и покорности. Через пару десятков страниц мы еще раз прочтем, как его волокли под руки, как он бессмысленно и робко глядел на княжну.

А вот что было с Пьером незадолго до появления французов в Москве.

Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Ростопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник — узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов. Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся и, вместо того, чтоб идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.

После этого мы расстаемся с Пьером, читаем шесть глав о Ростовых, об их хлопотах в последние дни перед вступлением Наполеона, в том числе сцену с ранеными, которых Ростовы приглашают в свой особняк, а потом и укладывают многих из них на свои подводы, сгружая с подвод посуду и мебель. У Сухаревой башни Наташа из кареты видит Пьера в кучерском кафтане, успевает коротко поговорить с ним, а мы снова читаем про Пьера: «Проснувшись на другой день…», описывается то же самое утро и приводятся некоторые подробности пути Пьера к заднему крыльцу.

Здесь сразу два ритмических фокуса — вторичное описание описанного события + наложение нарратива: прошло не только время Ростовых, но и время Пьера, и из точки встречи Пьера и Ростовых у Сухаревой башни мы вернулись на несколько дней назад, чтобы вновь через несколько страниц дойти с Пьером до той же самой встречи у Сухаревой башни. Такого рода композиционный прием не просто неизбежен в повествовании, посвященном толпе героев, но повторяется очень часто, книжка, разогнавшись, постоянно вынуждена догонять саму себя, подбирая по дороге отставших персонажей. Курагин, приезжая за Наташей, попадает в ловушку, о которой читатель не знает, как и герой; обстоятельства возникновения ловушки (Соня выдала замысел заговорщиков) раскрываются лишь в следующей главе.

Особо густыми мазками сюжет идет внахлест в первых двух частях второго тома: сначала нам рассказано, как провели 1806 год Ростовы, потом как его провели Болконские, Пьер, потом